По автостраде, тёмной глянцевой лентой вьющейся меж зеленовато-серых платанов, и скользившей юркой змейкой по всхолмленной живописной местности, поросшей зарослями дикого винограда и вереском, мчался и повизгивал тормозами на поворотах старенький «пежо». Слегка откинувшись грузным телом на спинку глубокого сиденья, автомобилем управлял пожилой мужчина с одутловато-синюшным лицом, коротким мясистым носом, и тяжёлым двойным подбородком. Уголки жёстких, тонко очерченных, бледно-розовых с синеватой поволокой губ, обрубались прямыми складками пористых подушек нездорово-сизых щёк. Высокий лоб, обрамлённый густыми для своего возраста белыми от седины волосами, выпукло нависал над широко расставленными серыми глазами, скрытыми испещрёнными мелкой побежалостью морщинок воспалённо-отечными мешками. Одет он был в твидовый пиджак, с однотонной бледно-голубой сорочкой. При взгляде на столь колоритную внешность, мало кому из встречных могла прийти в голову мысль, что перед ними мэтр Жорж Паскаль, ветеран парижского частного сыска, снискавший себе известность скандальными разоблачениями крупных финансовых афер. В своих расследованиях Паскаль затрагивал запретные, хотя, и не запрещённые темы, которые составляли подоплёку многих преступлений, копался в таких щекотливых делах, за которые мог позволить себе взяться только он. Коллеги удивлялись, что до сих пор его не грохнули, и понимали, что везение в любой момент может закончиться. Впрочем, время шло, и ему казалось, сам Бог хранит его от напастей. Хотя, возможно, Бог тут вовсе не при чём. В его услугах могли нуждаться сами преступники, чтобы досадить своим конкурентам. Не они ли берегли его, как зеницу ока? Во всяком случае, до сих пор его никто не трогал… Пока не трогал… И всё же, как бы там ни было, час пробил.

Голова кружится и гудит, как колокол. Попытка открыть глаза и приподняться на локте закончилась неудачей. Словно какая-то сила опять швырнула Стаса на землю. Покоряясь неизбежности, он отказался от попытки встать, и стал соображать, что его довело до такого состояния. Однако, несмотря на все усилия, память стала в какую-то замысловатую игру играть, допуская в мозг лишь короткие отрывки мыслей ни о чём. Вдоволь намучившись, но, так и не вспомнив ничего, Стас снова отключился.

Предательское солнце издевательски улыбается прямо в лицо. Автомобиль заглох, и ни в какую заводиться не хочет. Гвен с остервенением заглянул под капот. Технику он знает в совершенстве, но на этот раз знания бесполезны. Удивительно, как вообще эта развалюха до сих пор умудрялась быть на ходу. Как бы там ни было, но ждать помощи в безлюдной степи не приходится. И теперь на своевременное свидание с начальством нечего и надеяться. Хотя… даже если эта машина была бы на ходу, к назначенному времени просто физически успеть невозможно. В душе Гвен даже рад, что она гикнулась. Оправдания искать не надо, выкручиваться. Впрочем, он и так не стал бы оправдываться. Как говорится, победителей не судят. А пунктуальностью ему и раньше не приходилось страдать. Каждый раз шеф грозился оторвать голову, руки, ноги и всё, что возможно оторвать было, но дальше угроз дело не доходило. И вообще, в этот момент Гвен плевать хотел на шефа и всё его окружение.

Ну, сколько можно? Сколько можно издеваться? Как можно унижать человеческое достоинство? Нет, так больше продолжаться не может! Больше не позволю ноги об себя вытирать. Я ему скажу! Я ему так скажу, что мало не покажется! Ишь ты, увалень плешивый, сел в кресло начальника и решил, что можно на всех плевать с высокой горы? Нет, гражданин хороший. Так не пойдёт. Так не гоже. Не в средневековье живём. И даже не при коммунистическом тоталитаризме. При демократии такое отношение к народу недопустимо. Я ему покажу и кузькину мать, и рака, который на горе… Стоп! Причём здесь рак? Ах да, рак не причём. Значит, покажу почём фунт лиха. Да я его на суд коллектива… Блин, где колектив этот? Ведь, сидят же, сволочи, трясутся за свои рабочие места и молчат, как рыбы. Разве с ними каши сваришь? Разве с ними добьёшься правды? Ну, ничего, я сам. Я покажу, как при демократии такие дела решаются. А этот, козел, начальник, будет у меня бледный вид иметь. Заикаться будет, мать его растак. Вот встану и всё ему в лицо выскажу! Нет, выплесну, как на духу.

Скучно… Бог всё время занят, и Змей куда-то запропастился. А жена! Дал же ему Бог такую! Какой толк от неё? Уж съела бы, что ли, это запретное яблоко и дело с концом. Хоть, какое-то развлечение. А так… Скучно в Эдемовом саду. Адам лениво потянулся на шёлковой мураве и зевнул. Может, соснуть часок-другой? На каждый глазок. Хоть, какое-то развлечение.
Каждое желание обитателей Эдемового сада исполнялось сейчас же. Ибо это был божественный сад. Обитатели его были тоже божественными. И божественный Адам заснул. Заснул на часок-другой. Заснул на божественный часок-другой, который ничего общего с земным «часком-другим» не имеет.

Человечество ропщет в своём Одиночестве, не умея приноровиться к непримиримым закономерностям непонятой Вселенной. Оно блуждает в поиске Неведомого, и тщетно пытается познать Непознаваемое, достичь Недостижимое, объять Необъятное и измерить Бесконечное. Однако, безнадёжно погрязнув в Суете, оно, пожалуй, потеряло главное – способность ощущать Необыкновенное. Веру подменяет привычками, Надежду – желаниями, Любовь – болезненной страстью и похотью. Куда делась Покорность? Где – Всепрощение? Почему дремлет опустевшее Сердце?

В поисках дороги к Всеобъемлющему, Человечество суетится, и растаптывает по пути слабые ростки Истинного. Не находя желаемого, оно ускоряет бег, и пытается в сумасшедшей гонке настичь призрачного Спасителя. При этом, забывает осмотреться по сторонам, определиться, куда оно так спешит. Знает ли оно, где находится этот Спаситель, и где укрыт Путь к Спасению? Не является ли этот Путь плодом больного воображения романтиков?

С Димой мы знакомы с самого детства. Вместе учились в школе, вместе поступали в институт, вместе его и заканчивали. Но, чтобы было смешнее, после института разъехались по разным городам, чтобы через два года встретиться, и не где-нибудь, а в проходной конструкторского бюро имени Колпакова. Теперь время вообще хохотать до упада. Оказалось, что наши рабочие места располагаются друг против друга. То есть, когда я поднимаю голову, вижу его. Соответственно, он меня также видит, когда поднимает голову. И всё бы ничего, но моя жена была его первой и единственной любовью. С тех пор, как я отбил её у него, он меня на дух не переносит, да и у меня есть повод к нему так же относиться. Ведь, если бы он был настойчивей, то ему пришлось бы с моей стервозной женой жить. Но этого я ему не скажу. Пусть думает, что у нас с ней всё классно, и мучается.

Она обрушилась на Славика, как стихийное бедствие, как землетрясение, как горный обвал. Размеренное течение жизни нарушилось, да, что там, просто полностью скомкалось. Этот педант Славик, который прежде делил своё время между учёбой в институте, коллекционированием марок, и игрой на скрипке, отбросил всё, и окунулся в иную атмосферу, не свойственную прежним увлечениям. С этого времени он был готов часами погружаться в тёмную прохладу бездонных глаз своей избранницы, ощущать на губах солоноватый привкус её припухлых губ, и отдаваться волнующему трепету ласкающих чувственных рук. Для своей пассии он готов был на всё, и даже когда верзила из соседнего двора грязно обозвал её, отважно ринулся в драку. Попытка проучить наглеца не увенчалась успехом, но вознесла в её глазах, и, покрывая поцелуями разбитые губы, она называла Славика «своим рыцарем». В эту минуту он не только готов был биться за неё, жизнь без размышлений отдал бы.

Словно обалдевшая от шального артобстрела, который ураганом промчался по передовой, перед глазами Пашани затрепетала пожухлая, рыжевато-серая травинка, зацепившаяся за камешек. Затаив дыхание, он наблюдал за её размеренным нескончаемым танцем. Жизнь, несмотря, на свою скоротечность и непредсказуемость, скрутив в крепкий жгут натянувшиеся нервы, продолжалась. Стараясь почувствовать запах, исходящий от травинки, Пашаня шумно потянул носом. Однако, вместо приятного растительного запаха, почуял острый запах гари, и щекочущий запах сырой земли.